В холодный и сырой, 
но всё ж весенний, день 
в подвальчик на углу 
зайти и выпить кофе...

Вернулся я – а тополи срубили...
Как горек тополиный мёртвый рот!
Один лишь брат, свидетель сна и были,
остался жив, корявый, у ворот...

Глазу больно и воздуху знойно 
от затей – неуклюжим ключом 
мозг Природы раскрыть непристойно, 
любопытствуя, что в нём почём...

Густой электризованною влагой
лилово тяжелеют небеса.
Воздушной дрожью,
чувственною тягой
бежит по саду близкая гроза...

Живая, влажная земля
и поселянский запах дыма... 
Трава, пригорки, тополя –
всё, что с рожденья так любимо!..

Живому – детское движенье,
пунцовый капельный набег
на кольчатое окруженье,
на мёртвый ассирийский век...

Зелёная слива становится белой.
Как сочен июль, полновесен и дюж!
Как щедро стоцветное лето поспело
верхушкою смуглых улыбчивых груш!..

Инжир, виноград и гранаты
над крышами сизых лачуг,
воздушные крылья пассата
и яркой воды полукруг...

Итак, добираться мне до Феодосии –
лишь ночь, лишь чуток золотистого дня.
Там кровная мысль о двоюродном Осипе
так бодро под рёбра бодает меня!..

Кто рядом – чужд и нем, а тот, далёкий, кровен 
гортанью ключевой, аортовой игрой. 
И странный Зодиак – Весы иль травник-Овен – 
уже не исказят крыла исконный крой...

Лазурью, сепией, сиеной,
пещерной охрой золотой
запечатлю благословенный
Таврийский берег молодой...

Молчит трава, склонённая в предгрозье
к отяжелевшей выпуклой земле.
Трепещет леший, пуча очи козьи
в крушинной паутинной полумгле...

На выбеленных скалах Тарханкута,
на вздыбленных крутых известняках
мне чуется горячая цикута
на зноем пересоленных губах...

Не я пишу стихи – они меня читают:
прочтут июльский миг и долгий зимний год,
где до асфальта снег вовек не долетает,
где быстрый след звезды – всегда лишь недолёт...

Нет, я лежачих слов не понукаю,
но лишь за летом лето окликаю,
и память то кремниста, то легка,
как трелями расшатанный скворечник...

Никого ни о чём не проси,
за пожухлую быль не цепляйся –
за кривое железо оси 
в околесице дробного пляса...

Осеннее море июльского чище,
прозрачней, стекляннее и холодней.
Осенней горы золотые глазища
полны виноградных зернистых огней...

Останусь, ибо вы со мною, 
друзья певучие мои,
смычок и скрипка...

Перламутровая табакерка,
Воронцова исламский дворец,
сарацина скрипучая дверка
в зазеркалье, в изнанку колец...

Своей самоубийственной тропе
сны Цезаря тождественны и кровны.
Как одиноко и темно в толпе,
где пахнут жертвой пастыри и овны!..

Стихи начинаю строить с крыши –
первая строчка к небу ближе,
последняя – к земле...

Ты молода и странно хороша,
ты вспыхнула мне искрой в Вифлееме.
Но вот уже не стоит ни гроша
звенящих клятв мятущееся время...

Что есть судьба? Что есть душа? – отвека
бездонный взор тревожных этих слов
лишает сна и мира человека,
и хлеб себе добывшего, и кров...

Что ломиться в прогнившие двери?
Что по воздуху бить топором?
Меж людьми не осталось доверья,
и бессилен безогненный гром...

Шмель на малине, на тополе горлица.
Старая хата застенчиво горбится.
В зелени двор...

Я делал то, что мог и был самим собою –
пред жирным не вилял, пред злым не лебезил.
Я охрой золотой и кистью голубою
грунтованный картон марал что было сил...

Я просто мальчик в давнем синем дне, 
и некий хмель крепчает в слабых венах. 
И тянутся во сне от лун ко мне 
предчувствия о многих переменах...

Я солнце страстью ящериц люблю,
я чую опьяненье беспричинно,
когда июльский зной мне дышит в спину –
шершаво, словно в парус кораблю...

Небесный альт, дворовый чад резины...
Давно пора забыть, как Робертино
завидовал я долгих тыщу лет –
с тринадцати до паспорта врученья...

Округла амфора с зерном,
речной песок белеет в трюме.
Как помогают волны думе,
как слажен парус с кораблём!..

Как свежий кус рахат-лукума, 
благоухал апрельский Крым. 
И свата, шурина и кума 
поил мускатом даровым...

Пудовую шишку атласского кедра
беру за трояк у добытчика-деда.
Хмельным усмехаясь, единственным, глазом,
товар разложил он у белой турбазы...

Пионерского рапорта лжегосударственный пыл. 
Активистов румяных напыщенная вереница. 
С кумачовою грудью плеяда наставниц-кобыл: 
ноги в кедах китайских, распахнуторотые лица...

Не уставай, ещё прощаться рано,
ещё по веткам ярко-зелен гул.
Могучий сфинкс с лицом Максимильяна
в лазурь залива лапы окунул...

В час полуденного бденья
кипарисовые тени
тронут складку меж бровей,
и повеет в ноздри волей,
острой влагой йода, соли,
хлорофиллами ветвей...

Кучук-ламбатский каменный Хаос –
столпотворенье глыб тысячелетних.
Затейник и игрун не из последних –
резвившийся над берегом колосс...

Библейская дождливая погода,
конец апреля в пепельном Крыму.
Гагаринского княжеского рода
гранитный замок – в розовом дыму...

Стоишь на высоченном белом бреге,
под сердцем – сына блудного сума.
А голос Отчий – Аввакум и Брейгель, 
безмерная сугробная зима…

Со львом крылатым Марк и с ангелом Матвей,
и труженик Лука с волом ширококрылым...
О, купол удержись! О, влажный ветер, вей!..

Прохладный май полощет фалды 
хмельного ветра-босяка. 
Бреду по кручам старой Ялты, 
по царству пёстрого куска...

Пурпура капля, полмира индиго – 
моря и раковины интрига. 
Полупрозрачна, нежна и желанна, 
в донном песке затаилась рапана...

Был миг, как вечность, –
очи сузив,
я ввысь воздел Дамоклов меч...