А если до июня доживал ты, 
то каждым днём июньским дорожил 
и чувствовал, влюбляясь, – ветер с Мальты, 
акаций запах, хлопанье ветрил...

Айвазовский проспект Галерейная пересекает. 
Протянувшись вдоль моря, нагрелся под Цельсием рельс. 
Привокзальное радио снова «Славянку» играет, 
чтоб в слезе расставанья чистейший блеснул эдельвейс...

Акулы спят, наждачные катраны,
на черноморском пригурзуфском дне.
Светясь в воде, бесстыдно-первозданно
нагое совершенство льнёт ко мне...

Алёнушка с обёртки шоколада,
кровинка космонавта Андриана,
глазами просит братца: «Пить не надо! –
Ни клятвы с губ, ни ржавчины из крана...»

Бабочка, дрянь с бриллиантовой пылью на крыльях,
с годной на корм воробью лишь козявкой брюшка!
Сколько, однако ж, воспевших тебя! – Словно быль их
легче – с травою мешка...

Бабочки, призраки птиц или Бэтменов тени
множась-мелькая, мятутся в весенней ночи.
Смолкла орава лягушек, оглохнув от пенья...
Полною грудью вдыхая пространство – молчи!

Бездомный ветер кривобокий
ограды наземь повалил,
стрекочут сойки и сороки
над запустением могил...

Бемоли летних сумерек слабели.
На корте стал бледнеть лимонный мяч.
И ретро-шлягер «Лепестки камелий»
звучал, в обрывках, сквозь посадки дач...

Будет день, и будет пища,
из кофейника вода
и шершавое жилище
с табуреткой для труда...

В чертополохе шмель и махаон
с цветков лиловых пьют июля брагу.
Свет полудня горяч со всех сторон
и плавно вхож в таврическую сагу...

Видна ль Тебе моя борьба?
Я не стираю пот со лба,
лишь молча, прикусив язык, 
рыхлю апрельский Твой цветник...

Всё! Наконец домой вернуться 
с тропы бродяжьей и случайной, 
линялым усом окунуться 
в расплав крепчайшей гущи чайной...

Вырастают деревья и форму пространства меняют,
и уже не узнать обветшавшие за год дома.
И поспешные грозы весёлую грусть проливают
на кирпичные ульи, на каменные терема...

Где голубой чертополох Тавриды
баюкает уснувшего шмеля,
взрезают полночь августа болиды,
большое небо надвое деля...

Глаза земли я окликал: «Земницы!» –
и раскрывались сонные зрачки,
дабы ответить: «Снится – время длится,
паруются и мёрзнут насмерть птицы,
и рвутся к смыслам клинышки-значки...

Говори, говори о плечах европеянок нежных, 

гнутоклювый и чувственный, слабый и вечноживой! 

А замолкнешь – лишь ветер и взвоет в пределах бесснежных, 

пережёванных, сплюнутых золотозубой Москвой...

Гриб осенний со скрипом шарит
тесный выход из-под земли.
Стылый морок, хозяин-скаред
прячет в угол с добром кули...

Дай мне тёплую руку, моя полонянка-супруга!
Заблукали бы мы в половецком снегу друг без друга...

Двор, полночь, юг. Цветок стихотворенья –
табак, горчащий нежностью нежданно...

Демон полдня движением страстным
отторгает скудение: «Брэк!»
Августовским оливковым маслом
протирает смарагд-оберег...

Дикарское наследье уберечь – 
огонь, что мозгу стынущему нужен,
и эту речь, – не мальчика, но мужа, –
размашистую, взрывчатую речь...

Ещё любил я первое июля, 
когда после дождя опять светло, 
и солнце золотит в столовой стулья 
и брызжет на гранёное стекло...

Живу, как всё непрочное, наощупь,
предзимним расширением зрачка.
Лещиной бы – вселиться, вжиться в рощу б,
без лишних слов «прости» или «пока»…

За маем вослед золотится июнь,
и ласточки вновь небеса оживили.
О лёгкие, быстрые, острые крылья,
о чёрточки туши династии Цунь!..

Здесь морской конёк гурзуфский,
загогулина, крючок,
на мойолике этрусской
попадает в мой сачок...

Здесь Сяо из нефрита яйца,
в скорлупках золота, несут.
Как ловкие зверьки, их пальцы
впиваются в священный труд...

Зима разлеглась широко и надолго.
Замри под дохой на печи
и, слушая вой полуночника-волка,
в ответ по-медвежьи молчи...

И поддельный мускат отдаёт неподдельным портвейном.
Относительно всё, как доказано точно Эйнштейном.
Пригласите поэта в солярий, а не на погост...

Каждой морщине времён на шагрени пространства –
юности озера, зрелости дней над лагуной –
песню-письмо посвятить, и грехи самозванства
солнцем-вином умягчить и водой полнолунной...

Кафа, оливы, ракушечник, полдень. 
Ртутная зелень, упорная желчь. 
Горькой маслины аттический корень 
зноем не высушить, не пережечь...

Кем взойдёшь на узор Казантипа, 
кем с магнитного камня сойдёшь? 
Вирус рифмы – опаснее гриппа, 
но сейчас эту хворь не тревожь...

Когда всё звонче яблок мясо,
всё ближе летних дней исход,
в лазури яблочного Спаса
заметен бликов хоровод...

Коньяком «Ай-Петри» угощали 
на макушке этой же вершины
тюрки при бочонке и мангале –
крымско-мусульманские мужчины...

Летит над тёплой мальвою малява.
Малюй себе, Мальвинушка, малюй!
А ты, Морозов Павлик, птица-пава,
в бессмертье левой-правой маршируй...

Люблю метель – заряды ветра в очи,
в помятый жизнью, недобритый фейс,
ловлю пунктиры снежных многоточий
лбом «Жигуля»...

Мануфактура «Дружба» из Китая: 
ярлык – багров, бела шестёрка литер. 
Как чинно я обновку примеряю, 
протискивая лоб в шанхайский свитер!..

Медово-горький запах чернобривцев,
горячий цвет – навылет, напролом –
пронзает прозаических спесивцев
в те дни, когда уже стрекозий дом
стал дымом...

Меж брегом и бургом клубится единство дыханья. 
Затем и бродяжишь, чтоб высветить близкое дальним, 
затем и встречаешь волну в самоходной лохани, 
трясёшься на взлёте полночном по кочкам астральным...

Мотылёк-ангелок! Чья душа в яркокрылой обложке,
в оболочке твоей продолжает искренье своё?
Вызревает июль, и прижизненной радости крошки
и клюёт, и глотает, и в ульи уносит зверьё...

Мы с тобой вдвоём придём на Суд,
станем над бескрайними гробами,
белый опечаленный верблюд
с плотными шерстистыми горбами...

На сто тысяч пробега золотистой «восьмёрки», –
от варяга до грека, то в гору, то с горки, –
напишу с перламутровым отблеском оду,
славословие ходу в любую погоду...

На то и надежда, что сложатся минусы в плюс,
пускай и грозит, что ни день, на зеро умноженье...

Над олеандром парусник проплыл,
едва глотнув от розового яда.
В час предвечерья первая прохлада
уже коснулась лепестков и крыл...

Напилась луна, свалилась за гору.
Правит жажда неба на Руси.
Пьют планеты заполночь и загодя,
влёт, навскидку, Ньютоне, спаси!..

Наплывает зелёной волною Азовское море
на измолотый панцирь ракушки, на тёплый песок.
Меотида – коханка Борея античных историй.
Казантип – галактической веры резной образок...

Не чурайся, мудрея, летучих стихов, Володимир!

И пера-самописки из заматеревшей руки

не роняй. Ибо взлётный наш тополь не вымер,

не усох на корню ­– суховеям-годам вопреки...

Ниндзя ветра и ниндзя воды – 
мы с тобой, мой компьютерный отрок. 
Все свои новоделы-труды 
отдаю за бесценный твой облик...

Но что есть Будда? – Дерево в саду,
коль посмотреть буддийскими глазами...

О Хронос и Харон, хрипучие прозванья...
Безрадостной реки холодная вода.
Гребец глухонемой приходит на свиданье –
и лодка, и весло готовы для труда...

О, розовый мускат под закусь помидора!
Лепечет брат-июнь в полёте, в лепоте.
Увы, аптекарь мой, твой корень мандрагоры
не выморил меня...