А помнишь – в первый раз мы были в Херсонесе? 

Не так уж и давно… 

Всего-то тридцать лет...

А ты, Тохтамыша подкидыш,
хормейстер кошачьих рулад!
Не слышишь ли, что ли, не видишь,
как множится знаков распад?..

Багряные мелкие астры
мой хлопчик, школяр-первоцвет,
принёс мне...

Белый голубь в зелёной траве
средь листков-лепестков злато-млечных.
Одуванчик, – полжизни за две, –
хмель и солод маёвок заречных...

Бронзино! – Жук великолепной масти!
Лугань, моей Романовны цветник.
Опять настурций огненные страсти
на влажно-чёрной грядке длят дневник…

В кафе «Идеал» генератор идей забредает,
работник – не конюх, не повар, а также не плотник.
Над чашкою гущи бумажное сердце терзает,
зане он – простак-стихоплёт, звуколюб-греховодник...

В солянке сборной, в праздничной окрошке,
в обойме, в целлофановой муре –
как свеже-хороши прикорма крошки!
Но ты – не в этой радостной игре...

Вызрело время, проснулось глазастое лето.
Птиц умывают широкие лапы дерев.
Вымок вчера ты до нитки под ливнем, но это,
ясное дело, дружище, – пустяк, разогрев...

Где Каин-ветер, слёз сглотнуть не в силе,
шатает над песком осенний дом,
там дробь рябины – егерем по жиле –
гремит...

Где сгустки византийства и азийства
перебродили в известковый яд,
обломки рабства и братоубийства
опять фундамент склеить норовят...

Глаза укропной свежестью омоем,
Авессалом, мой сын, Авессалом!
Кто не рождён в тугих ремнях героем,
тот с лодкой породнится и веслом...

Гусляр-затейник мне звонил
в сочельник и взывал:
«Дай Бог, дабы Везувий сил
в тебе не иссякал
в грядущем огненном году!..»

Добрый Палыч, ласточка-Алупка 

лепится к подножью крымской кручи, 

треснет известковая скорлупка, 

и пробьётся птенчик, корм канюча...

Жалеет, жалит. Вновь не узнаёт 
враждебно-близоруко пяля зенки.
Жизнь движется: то два часа – полёт,
то век – ползком, сдирая в кровь коленки...

За дальней памятью тончайшие слои
лелеют лялю, байстрючонка вдохновенья.
Сказать прямее: только любящие тени –
вот и рапсоды, и хранители твои...

И воробей купается в пыли,
крылом в июльской плещется полове,
имущества узлы, добра кули
растрынькивая в воробьином слове...

И к вечеру, измученный нарзаном,
от сих засеяв пустошь и до сих,
стань снова Чингачгуком осиянным,
чей томагавк отточен, словно стих...

И я никому не звоню.
И мне не звонят, не спешат.
Воздушные авторы ню
под почвой тяжёлой лежат...

Июнь хлебать серебряною ложкой,
черпать июль – червонно-золотою.
И август пропивать не понарошку
порфирой, под завязку налитою...

Кликни клавишею мыши,
левой, правой – все равно
бывший, выбитый из ниши,
не вписавшийся в кино!..

Когда-то пил я красное вино,
и красна девка жизни моложаво
пила со мной охотно заодно
на фоне шахт заржавленной державы...

Кого люблю? Да Осю, да Арсюшу,
да Борьку с рюмкой горькою в руке.
Не клялся вслух, но клятвы не нарушу –
ни здесь, сейчас, ни после, вдалеке...

Колоколец, дар Валдая,
дар Изоры, перстенёк…
Я немного опоздаю
спозаранку на урок...

Кохання – в кухне ль, в поезде, в лесу –
оно и есть, пусть хоть в степи, кохання.
Я крест свой недомыслия несу,
и ты свой куль...

Лети во мрачный Альбион,
дабы на месте убедиться:
здесь море с четырёх сторон
и рыцарственны, в профиль, лица...

Лягушки закурлыкали легато.
Псалом ожил средь рясок и осок.
Как речь родная гласными богата!
Как подлый край мой – светел и высок!..

Майский рай на кирпичной стене – 
плески солнца и трепеты тополя. 
И не money – Моне и Мане 
жмут на кнопку перпетуум мобиле...

Межзвёздные зарубки знойной Гизы – 
три пирамиды и безносый сфинкс – 
не требуют ни скуки экспертизы, 
ни тления зрачков идеи-фикс..

Не успел оглянуться, как пух полетел тополиный,
мошкара замелькала, что Пушкину застила лето.
Не успеешь опомниться – канешь в былое былиной...

Но лето лицемерно, словно жизнь.
Честней зима...

О глубоком и ровном дыханье,
золотом, словно вешняя сеть,
дай присягу всерьёз и заранье,
чтоб на праздник успенья успеть...

О львином сердце, вырванном с корнями,
о цезаря бубновой голове
поговорим вполголоса, меж нами,
в горячей мураве...

Один Господь единый – за дитя!
Но все шакалы, все гиены – против.
А тысячи – закона дышло в рот им! –
молчат, зобы и лбы перекрестя...

Один хотел, к примеру, славы.
Другой – к презренному металлу
тянулся. Оба были правы,
и оба сбрендили помалу...

Опять вокзал, билет. И снова в среду
уедешь  сквозь стальной узор моста:
в Тоскану ли – отпраздновать беседу
с Да Винчи виноградного куста?..

От безудержной купли-продажи,
от игры в дураки и куски
уведи меня в прежние наши
красноталы у самой реки...

Подсуетится бес,
душу ножом хлестнёт.
Ночью присплю порез,
утром – гляжу вперёд.
Что же Ты, добрый Бог?..

Пройти по первейшему снегу,
по полночи наискосок!
И что за нужда человеку –
тянуть вслед за этим свой срок?..

Пыль на зубах, бессмыслица околиц. 
Бурьян и шпалы – всё, как у людей. 
Земных преображений доброволец, 
средь брендов заблукавший Берендей, 
я вновь вернусь туда, где очень долго 
отсутствовал...

Ровно сто живого весу –
крыл шести ли шесть пудов? –
сгину ли, за так исчезну
из содомских городов?..

Святой Андрей на Киевских холмах
и братец Моцарт на высотах Праги
заботятся о крепнущих умах,
о клятве юной кровью на бумаге...

Сентябрь припасает варенье,
кизил багрянеет в тазах. 
И горлица стихотворенья 
в безоблачных неба глазах...

Смеркается, и пуля-дурь в висок
клюёт того, кто о невнятном пишет.
А в сонных ямах в материнский бок
зверёныши лоснящиеся дышат...

Собака лает, но ползёт автомобиль
по многоснежной Слободе, по черторою.
Ещё зимовка – и «жигуль» пойдёт в утиль,
добро бы, сам я не достался на второе
хозяйским псам...

Солнце ярче, вороны черней,
в день мороза, в час пинка под рёбра.
Жизнь идёт, и ходит слух о ней,
что она порой бывает доброй...

Стаею галки у грязного рынка пасутся,
перья да кости – родимое чахлое племя.
Здесь бы, заснув, да за тысячу с лишком проснуться 
всех единиц, кои мерят пространство и время...

Стая новых стихов и десяток, вдогонку им, песен –
хороводный январь суматошен, но не бестолков.
Божий замысел каждой корявой строкой интересен.
А что будет, то будет...

Стрижи и жеребёнок-стригунок –
по грудь, по губы в травостое лета.
Как бестолков и короток урок!
Сметает ветер лепестки ответа...

Сунниты бьют шиитов по шеям.
Восток играет в шахматы шахидов.
Прав падишах фарси Омар Хайям...

Там, где Китеж в стеклярус оправлен,
за пространством, за оптикой рам,
делит дым с воробьём Чичибабин,
сыплет семя щеглу Мандельштам...