Гусляр-затейник мне звонил
в сочельник и взывал:
«Дай Бог, дабы Везувий сил
в тебе не иссякал
в грядущем огненном году!»
И я сказал: «О, да –
коль буду жив, не упаду
до хладного стыда…»

О, поджигатель-лицедей,
крылатый пеленгас!
Бездушье, мор среди людей,
в чету рифмует нас,
чтоб ты, мафусаилов гриф,
и я, полкан-овчар,
за свой русскоязычный миф
кровили средь волчар

гортанью, печенью, пупком,
сердечной требухой…
Ведь спит главком с большим курком,
всё тот же, под ольхой.
Храпит, непокаяньем сыт,
багровым пойлом пьян.
А брат-упырь его царит
во славу всех славян –


на щучьей печке, на Москве,
на Волге, на Дону…
Ты будешь думать «в голове»,
а я свой стыд сглотну:
«Как явна надобность огня!
Ты чуешь ли, Садко,
вскипает кровь на сколе дня –
Господне молоко?..»