Лети во мрачный Альбион,
дабы на месте убедиться:
здесь море с четырёх сторон
и рыцарственны, в профиль, лица.
Ноль градусов и ноль минут –
на здешнем нуль-меридиане.
На завтрак кофе подадут
и с пылу-жару шиш в кармане.
На Гринвич, Черчилля чертог,
наводит фокус понедельник.
Хот-догом брезгует бульдог,
и блещет никелем ошейник.
Пейзаж  – чуть смазан, словно факс,
где альфа смотрится как дельта.
Небритый сутки-двое сакс
щетинится чащобой кельта.

Лети, лети на остров, «враль плечистый»,
скрипач-трубач, соперник трубочиста!

Ноль, икс ли пишешь – всё ништяк,
трепещет флаг – обрывок сленга.
Дождит чернобыльский сквозняк
всё тем же колером маренго.
Во вторник будет бледный чай,
настоянный на рыбьем зубе.
И как сюжет ни упрощай,
но рифме-бубне, лире-любе
и здесь не вдуешь ни аза,
помимо притчи-аксиомы:
собьются с резкости глаза,
просядет основанье дома.
Наутро подвезут цемент,
замешанный на почве отчей.
Возложат и алтын, и цент
на блудные тумана очи…

И всё же, с верой в «Боинг» серебристый,
лети, июльский правнук декабриста!

А вдруг, а вдруг – иной расклад:
стихи звенят, стаканы бьются,
и Пушкину Набоков рад
прицельной цифрой усмехнуться
с тех самых башенных часов,
чей диск лишь отражает время.
Так отблеск лета – бирюзов
на чёрно-белой зимней схеме.
Так в карте Лондона цветной
с тузом рифмуется семерка.
А если выпит по одной,
май дарлинг, то совсем не горько
на русской песенной душе…
Ведь ей лишь ноты, Божьей, надо!
Так нежно входит, в неглиже,
с сияньем чести на ноже,
староанглийская баллада…

Лети, лети – и «Йестедей» поможет,
на день поделит и на «йес» помножит!