Снежноягодник пахнет. Сирень 
всю неделю пьянит ароматом.
Как расстаться с тобой, майский день,
как проститься с возлюбленным братом?!.

Созополь певчих ласточек качает 
над виллою «Софи», на проводах. 
и новый день улыбкой привечает 
с арабикой душистой на губах...

Среди омел – гнездо сорочье 
на самой верхотуре клёна. 
Холодный ветер режет очи, 
но март теплеет потаённо...

«Стихи меня спасали в лагерях, 
в пропащих чёрных шахтах Кайеркана, – 
сказал почти столетний патриарх 
с застенчивой улыбкой мальчугана...»

Теперь светись, Фазиль, в созвездье Козлотура…
Мне виден Коктебель, июньский солнцепад,
сухумский Зороостр, плечистая фигура
и полный мглы веков и дружелюбья взгляд…

Теперь, когда уже из Кёльна
не жду я от тебя депеш,
ты в выси околопрестольной,
по-прежнему, - надеюсь, - свеж
и крепок...

То в кофе окрас, то в какао,
то в смуглость вечерней зари: 
Тостао, Брандао, Фалькао –
футбольных баталий цари...

То ль Атлантикой веет ноябрь, то ль смягченьем закона. 
Синим блеском расколот гренландского льда рафинад. 
И огромный осколок плывёт, дабы вечностью стона 
длился отзвук сопрано Селин на «Титаника» ад...

Ты пил из черепа отца,
а, может быть, и нет.
В пятне размытого лица
смешались тьма и свет...

Хорватия – Икар без головы.
Таков на карте странный её абрис.
Когда-то каждый день листал я атлас,
а ныне – лишь по праздникам, увы...

«Хорошо пахнут детские волосы» – 
беспорочностью маленьких птиц. 
Знаю, Бунин, – и едкости голоса, 
и занозистых острых зениц 
дух-мудрец твой...

Ценя лауреатов-стихотворцев,
нобелиатов и иных достойных,
я всё таки инстинктом выбираю,
к кому из них навстречу мне спешить...

Шпионскую яичницу-болтунью 
яичница-глазунья, «по-чекистски», 
ревнует...

Я прошёл всю войну, каждый день пропуская сквозь сердце. 
Я прочёл нашу смерть, начиная с батыйских копыт. 
Однодумцы мои, светложертвенные одноверцы! 
Много помнит душа и от горького знанья болит...

Тринадцатое – пятница! – прошло. 
И кажется, тебя не зацепила 
ни рогом, ни копытом вражья сила. 
Весь день дождливо было. Но тепло...

Когда и сам Вольтер стихи писал, 
морщинистый, синильно-кислый, едкий, 
Господь простит нам, брат, базар-вокзал – 
наш суп из топора и табуретки...

Уходит прочь жестокий год, 
усыпав скверну почвы манной, 
белейшей и благоуханной...

По апрельской Пушкинской мальчишка 
носится на роликах в угаре. 
Ножку одуванчика мартышке 
в лапу дам – пронырливой Варваре...

Двор, слепивший пирами своими,
знать не мог среди казней и нег,
кто пришёл, чьё послышалось имя,
и зачем вдруг посыпался снег...

Любляну окропляет майский дождь – 
на удивленье ласковый и тёплый. 
Как только Мост Драконов перейдёшь, 
все перепонки крыл и клювов сопла 
позеленевшей бронзою взблеснут 
в росе полудождя-полутумана...

Остановлюсь – шелковицей болгарской, 
щедротами пупырчатых плодов, 
осыпан я по-пловдивски, по-царски 
и к дежавю счастливому готов...

О да, я пью всю жизнь народное вино – 
то «Мечу кровь» болгар, то «Кьянти» из Тосканы, 
а то и «Инкерман»...

Опять средь мая дождевую воду 
у окон ректората сладко пьёт 
из люка – рыжий, желтоглазый кот, 
без всякого намёка на породу...

Крепись, моя бродяжья сила, – 
не пить, не петь мне без тебя. 
Спасибо, что меня хранила, 
неведомо за что любя, 
на всех путях...

Две тёплых ночи в Вене ночевали.
Уже к апрелю нежно жался май.
И в Стефана Святого кафедрале
царил ремонта плановый раздрай...

Христос въезжал на фетровом ослёнке 
в золотоверхий град Ершалаим, 
и пели ветки пальмовые звонко 
над ним, тигровооким, молодым...

Отнюдь недаром, Дагна Дрейка, 
нам любо красное вино, 
ведь наша певчая семейка 
им греется давным давно...

Аэробус взлетает над ливнем, 
опираясь на рокот турбин. 
Роет Хаос зазубренным бивнем 
ров неровный для кровных былин...

О, как пахнет расцветшая слива!
Как внезапно тревожный апрель
освещён её вспышкой счастливо,
словно ветками райских земель...

Я, быть может, ваш слух утомил – 
потерпите же, не обессудьте! 
Кем-то был я, надеюсь, что был, 
проникая в неявные сути...

Жизнь твоя - всё запутанней, всё интересней: 
сорок рек переплыв, сорок строк ты обетом связал. 
Поезд тронется в путь, кликнет ветер попутною песней, 
если, мимо базара, успеешь с утра на вокзал...

Раскрою вновь тетрадь – как быстро время мчится!
Уже который год засохшие цветы
томятся меж страниц... Но вновь все дни, все лица,
всю Малагу, душа, вернуть захочешь ты...

Есть нечто неизбывное и злое 
исконно в человеческой судьбе. 
И слабые слова у аналоя 
ни мне помочь не в силах, ни тебе...

Эти бардики и краснолюдки
под землёй расцветили сады.
Брызжут искрой курляндские шутки
в расторопше – цветке бороды...

А те, кого ты перевёл, –
Свидзинский, первоцвет Подолья, 
и Маланюк, степняк-орёл, –
звучат в душе заветом воли...