Серафим летел на Симферополь,
семафор – до лампочки ему,
и гонца в вечернем небе тополь
узнавал по светлому уму.
Он летел, дыша закатом сонным
и любовным трепетом листвы,
и кивал в полёте Крымским склонам
благородной розой головы.
А внизу и я, в вагоне душном,
в клетке, переполненной людьми,
спать не спал – всё думал о минувшем,
о навек минувшем, чёрт возьми...
Но хранитель мой, по знаку Божью,
над железкой к морю курс держал,
чтоб не вытряс мне всю душу дрожью
поездных колёсных пар металл,
чтоб с утра в Крыму цвела софора,
и двумя морями пахла Керчь,
чтоб не стал я думать в эту пору,
как себя по-гоголевски сжечь.
Ведь со мною тот, о ком я помню,
что повязан гулом крови с ним,
тот, кому давно машу ладонью,тот, за кем я ринулся в погоню в самом первом детстве: «Серафим!»
| 
