И не просто стареть, а и сетовать тоже не стану. Благодарствую, Отче, за каждую радость и боль. А душа упорхнёт на прогретую солнцем поляну, словно лось забредёт к леснику на желанную соль. Вот горячий язык снова тянется к синему зелью – с кристаллической глыбы слизать исцеляющий сок, и печальница-иволга кличет небесной свирелью, чтобы всё позабытое сызнова вспомнить ты мог. О, как пахла сосна в первородной теплыни июля! Как двоились драконами ящерки в травах-чебрах! И кузнечик, полынный скрипач, сухорукий игруля, всё пилил свою песню о юго-восточных ветрах. Дети были птенцами, и были отцы молодыми. Ну, а юные жёны светились вовсю красотой… Но сегодня в осеннем дыму, но в густеющем дыме, не удержишь реки, ни за что не упросишь: «Постой!» В том и плаванья суть, что, войдя в эти странные воды, и не двинуться вспять, и не выгрести ломким веслом. Только иволги свист, подвенечная нота природы, на минуту поманит – согреться в былом-золотом... Верно, сгинуть трудней, если всё ещё теплится лето в милосердной дали, под шатром медовухи-ветлы! Зимовать, куковать... – Дотерпеть бы до нового света, до пучка краснотала, чьи почки пушисто-белы…
|