Г. Львову

Ты в эти дни понтийские просторы
бывалым килем меряешь опять.
Я ж пью один. Но наши разговоры
застольные – могу ль не вспоминать?

В Валенсии, Марселе, Магдебурге
и прочих закордонных крепостях,
бия копытом, будто сивки-бурки,
вели мы спор о старых новостях, –

о квантах света в полутёмном целом, –
то с пылкостью, то выправляя грань...
И параллельно, не гнушаясь белым,
Rotwein'у мы всерьёз платили дань.

«Бордо и кьянти сердце ободряют,
хотя, бесспорно, печени вредят.
И с губ вечерних злобу дня смывает
пурпуроцветный, философский яд...» –

Ведь вправе ж я – сам из себя цитату
соратнику в подарок поднести? –
Эфенди, с кем беседы были святы
совместные – часов так с десяти...

В Венеции, Брюсселе, Сан-Марино,
не исключая также и Париж,
двум-трём бутылям каждый вечер чинно,
но твёрдо объявляли мы: «Шалишь!»

С улыбкой – можно вытерпеть друг друга
двум разного разлива мужикам.
Гляди: треть века квадратуре круга,
а братский воз скрипит по большакам!

Ты в эти дни к огням Босфора близко,
и мне твой резвый парус не догнать.
Но мыслю, что «в притонах Сан-Франциско»
чуть позже мы сдадим зачёт на пять.

Ты знаешь сам: мы б не скитались парой,
не будь огнём один, а льдом – другой...
Попутных нордов, друг – не то, чтоб старый,
но так скажу: давно уж молодой!