Прошу тебя: оставь мою печаль 
со мной. И охромевшую педаль 
стреляющего лаком пианино, 
похожего на чёрный катафалк, 
оставь. Земляне-губы бросят «фак!» 
летающей тарелке магазина.

Не нам решать. Оставь всё так, как есть, 
во мне. Всё, что замедленная месть, 
на нищенство умноженная честь, 
влила в меня из прежних генераций – 
из штофов синих, глиняных баклаг, 
из завещаний дьяков и бродяг, 
отцов без средств, актёров без оваций.

Оставь – я недоверчив и упрям. 
Все ваши «здесь» – мне даже и не «там». 
«Нигде, нигде!» – вот адрес необманный. 
Опять сквозь сон я силюсь долететь 
до места, чтоб в ладонях растереть 
полынный лист земли обетованной.

Горячей охрой обозначен склон.
Хрипучий сурик и лимонный крон – 
тысячелетней засухи работа.
И вновь разжарен добела зенит,
присох язык, и в темени болит.
Но, помню, я хотел спросить про что-то…

О чём еще по-русски вопрошать? – 
кто виноват, как в сумраке рожать,
как умирать в загаженном пространстве?..
Во рту наждак, и в черепе звенит,
но я скажу: мы твёрже пирамид
в грехе тверезом, в покаянном пьянстве.

Меж Городом и Масличной горой, 
свежа, как пиво чешское «Праздрой», 
кудрявится Кедронская долина. 
И, если б от души воззвать «сим-сим!», 
шепнул бы в ухо Иерусалим: 
«Продлим повествование, продлим. 
Меж валуном вон тем и кедром сим, 
вот здесь, раскрыла рот Господня глина...»