1.
В смоленском поезде чумазом, ползущем через август к югу,
вращались медленно по кругу все выдохи плацкарты разом, сгущаясь в тягостный букет. Фантомом-спутником, в ответ над душегубкой воспаряя, я видел ясно третьим глазом с высотно-птичьего полёта, как поезд мой вдоль нитки рельсов покатою дугою сферы по глобусу на юг стекал… – Состав железной головою шумерского локомотива бодал, таранил темноту, огнистые набычив фары. Колёсные вращались пары, чеканя стыки на мосту.
Под звон стаканов – мемуары в купе соседнем шли к концу… Дороге, словно подлецу или каракулям невежды, все склейки, нитки, швы – к лицу! Сквозняк пути – пунктир надежды. Так, аритмией клятый-мятый, от харьковской, пятидесятой, до сорок пятой параллели я отмерял семь сотен вёрст... Распахи окон в ночь летели, по ветру бились занавески. Вставало небо в полный рост, и, будто бы нездешне-дерзкий, но издавна знакомый, мост, чуть изгибаясь, Шлях Чумацкий легко над полночью парил – в благоволенье высших сил…
2.
А как я ранний час любил прибытия по расписанью – с привычным сдвигом опозданья – на Симферопольский вокзал! Кто сто тетрадей исписал, тот ради кровного признанья опять возьмёт, пожалуй, слово... Искрит вокзальная полова, отпускников пчелиный рой гудит уже и в полшестого. Рассветом, свежим, как барвинок, и чёрствой денежной игрой разбужен привокзальный рынок. И, золотясь парчой косынок,
блюдут Зухра и Алия червонный козырь помидора. Увы, скудна мошна моя! А всё ж в тональности мажора скажу, что стрелка льнёт к шести на здешней инкерманской башне, и, жаждой мучимый вчерашней, спешит на рюмку наскрести бродяга пыльного покроя – вид, неизменный с мезозоя. Пора! – На грудь сто грамм свои в харчевне сонной Зульфии вздымает особь. – Вновь героя награда родины нашла!
3.
Но стая птиц, звонка-мала, зигзаги чёрного стекла, флотилия стрижей рассветных «Была – смеётся – не была!» - в полновоздушном царстве бедных. Вне всех районных, всепланетных и прочих шарлатанских смет, прими творительный привет, как за семь бед один ответ! Возьми подарок-неотдарок! – Ведь здесь, под сводами камней белейших флорентийских арок – теплей, чем выпуклость камей, лепнина птичьих гнёзд. Птенцы, - над скверной бандюка и Флинта, - на подступах к высотам крепнут, хранимы зоркостью инстинкта слепой родительской любви… Лови рассветный дар, лови – свой, словно вера на крови!
Вдыхай волнистых лон флюиды, что с кромок Понта и Тавриды примчал к ноздрям легчайший бриз. Откройся портом Партенита, где сокровенен трюма приз, и призменная синь, как прежде, метнёт улыбку сверху вниз... Первосвященством побережья, и в этот раз спасётся мир! Бьюсь об заклад – опять инжир, чернильный, жёлтый и лиловый, поспел в береговых камнях... И о семи желанных днях план вызрел в солнечных осях. Уйдёт троллейбус в полседьмого туда, где август держит слово, где в лоне утра золотого коханка-жизнь проснётся снова – возлюбленная на сносях на ясно-синих воздусях!
|