Негры в белых рубашках и в бабочках чёрных 
с шумом-гомоном пиво на Пушкинской пьют. 
Я же, труженик местный, из масс, обречённых 
на копеечный, – даром, что творческий, – труд, 
здесь в кафе у метро, под зонтом полотняным, 
с чашкой кофе присел – и прочувствовать рад, 
как студенты из Африки тембром гортанным, 
нутряным, – между львом бы, сказать, и орланом, – 
по-французски горланят, по-свойски трубят. 

Ибо слышу я – этот же звук полнокровно 
Александр-стихотворец в хорей свой внедрил, 
а в ядрёный свой ямб – те же гулкие волны, 
тут же пурпур упругий и киноварь жил. 
Негры в белых рубашках, в очках фармацевты, 
батареей бутылок уставили стол. 
Не давал я за вход ни сантима, ни цента, 
но вернулся, – тональностью ниже, – в Сорренто, 
по безналу на праздник вокала прошёл.