Дней жизни Адамовой 
было девятьсот тридцать лет... 

На лавочках всех набережных мира 
мы пили тёмно-красное вино. 
Я гнал, – через Чаир и до Каира, – 
на синем арендованном «рено». 
Искрила, – по цветам, по разнотравью, – 
соблазна бирюзовая гюрза. 
Сияли на айлавочке «ай лав ю» 
её пелопоннесские глаза... 
И снова майский дождь ласкает поросль 
уже иных лилейно гибких дев. 

Но ты, по слуху спевший жизни повесть, 
и в девятьсот, ничуть не постарев, 
ни сил души, ни любопытства ока 
ни на один не растеряешь грамм. 
Гремит гроза, и трубы водостока 
поют, как долго жил отец Адам. 
А ты, синдромом влюбчивости болен, 
опять готов взлетать и наяву 
чудить, смеяться с майских колоколен: 
«О да, и до Адама доживу!»