Ещё любил я первое июля, 
когда после дождя опять светло, 
и солнце золотит в столовой стулья 
и брызжет на гранёное стекло...

Когда всё звонче яблок мясо,
всё ближе летних дней исход,
в лазури яблочного Спаса
заметен бликов хоровод...

Прохлада и чебрец. Набыченный козёл
наследовавший нрав заржавленной пружины,
стеклянные глаза, грязно-седой камзол
и лучшие рога Ай-Петринской вершины...

Демон полдня движением страстным
отторгает скудение: «Брэк!»
Августовским оливковым маслом
протирает смарагд-оберег...

День просветлел. Ушёл тяжёлый дождь
недоброго осеннего разлива.
И синий взор метнул индейский вождь
сквозь листья клёна и косицы ивы...

И виноцветная сирень,
и белая – в кипенье пены ­–
сквозь серый выплеснутся день...

Собор, огромный, чёрный, в зимнем Лунде!
За что твой абрис помню и люблю?
За то ли, что, – без лишних слов, по сути, –
я путь всё тот же, неизбежный, длю,
за годом – год...

В здешнем воздухе – запах беды,
стойкий привкус испорченной крови...

Я почти с умилением, что ни октябрь, замечаю,
как точны и надёжны часы-перезвоны синиц...

Ты в эти дни понтийские просторы
бывалым килем меряешь опять.
Я ж пью один...