В здешнем воздухе – запах беды,
стойкий привкус испорченной крови,
конопли, белены, лебеды,
шарлатанской бурды в изголовье.
Чай ли мутный в плацкарте хлебну,
опрокину ли с лабухом сотку,
всё не млеко – обиду-вину
льёшь ты, мама, мне в певчую глотку...

А ведь помню: в начале начал –
до меня, до родильного стона –
на лету я тебя привечал,
непорочную, как Дездемона.
И от детских ангин-скарлатин,
от стареющих глаз виноватых
не спасясь, добреду я один
до кладбищенских нищих мордатых.

Синь – полнее, и осень – живей
здесь, на буйно ветвистом погосте,
где кустарник дворняжьих кровей
из гостей меня ждёт, а не в гости,
где как будто бы слышат меня
те, кто буквы мне дал и бумагу.
В свете солнца короткого дня,
троеперстием плоть осеня,
эгл нервно косится на Яго...