Прохлада и чебрец. Набыченный козёл наследовавший нрав заржавленной пружины, стеклянные глаза, грязно-седой камзол и лучшие рога Ай-Петринской вершины. Лачуг дырявых свист. Навалом мусор-вздор насыпал раб земной у входа в поднебесье. И будто бы шепча младенческий укор, трепещет на ветру поодаль редколесье. И этот березняк уже не смерд садил: когда-то и сюда, знать, поднимались люди –
кто с саженцем в руке, кто с ковшиком белил, а кто с глотком вина в охотничьем сосуде. Дыхание чабра. Прохладно-жидковат обрывистых вершин предсумеречный воздух. Там где-то, у подошв, скликают газават, но тишь небесных трав настояна на звёздах. Распахнут окоём. – Ракушки городов нанизаны внизу на нити побережий. За веком век плывёт над яйлой без следов, и лезет на козу лупатый здешний леший.
|