Стервятники, разбойная родня:
сивей – Пугач, а тот, черней, – Распутин.
Два ворона на мартовском распутье
сидят и ждут – меня ли, не меня?..

Здесь морской конёк гурзуфский,
загогулина, крючок,
на мойолике этрусской
попадает в мой сачок...

Люблю метель – заряды ветра в очи,
в помятый жизнью, недобритый фейс,
ловлю пунктиры снежных многоточий
лбом «Жигуля»...

Опять чугунный монстр в чугунной кепке,
торча торчком, венчает пьедестал. –
Феодосийский низенький вокзал
с колоннами минималистской лепки,
как прежде, жмётся к ветке рельс и шпал...

Старый ворон с космами под клювом.
Комли груш – в лишайниках зелёных.
Жизнь пыхтит, в подсосах и поддувах,
с дырами-прогрызами в законах...

Двор, полночь, юг. Цветок стихотворенья –
табак, горчащий нежностью нежданно...

Где голубой чертополох Тавриды
баюкает уснувшего шмеля,
взрезают полночь августа болиды,
большое небо надвое деля...

В чертополохе шмель и махаон
с цветков лиловых пьют июля брагу.
Свет полудня горяч со всех сторон
и плавно вхож в таврическую сагу...

Айвазовский проспект Галерейная пересекает. 
Протянувшись вдоль моря, нагрелся под Цельсием рельс. 
Привокзальное радио снова «Славянку» играет, 
чтоб в слезе расставанья чистейший блеснул эдельвейс...

Отстранённо-властительно смотрит в лицо нам природа:
видит ум углекопа, пропахший солярой астрал...