О Хронос и Харон, хрипучие прозванья...
Безрадостной реки холодная вода.
Гребец глухонемой приходит на свиданье –
и лодка, и весло готовы для труда...

Живу, как всё непрочное, наощупь,
предзимним расширением зрачка.
Лещиной бы – вселиться, вжиться в рощу б,
без лишних слов «прости» или «пока»…

В знойные пагубные вечера, 
лая, на вой переходит собака, 
и в глубине предциклонного мрака 
полнится тьма вороного крыла.

Зазывы утиного кряка 
слышны далеко над водой, 
и ящериц ловит собака, 
прибрежной шурша лебедой...

Если бы лунный надкушенный грош 
не укатился за озеро крыжня, 
если бы Старой Медведицы ковш 
не зацепился за сосны неслышно...

Не чурайся, мудрея, летучих стихов, Володимир!

И пера-самописки из заматеревшей руки

не роняй. Ибо взлётный наш тополь не вымер,

не усох на корню ­– суховеям-годам вопреки...

Услышанное не вернётся в хаос,
увиденное явлено на свет.
Лазурно море. Бел и крепок парус.
И верится, что смерти вовсе нет...

Разноцветных зверей и растенья
подарил нам июль для любви
и цикады нездешнее пенье 
растворил в разогретой крови.

Мы с тобой вдвоём придём на Суд,
станем над бескрайними гробами,
белый опечаленный верблюд
с плотными шерстистыми горбами...

Коньяком «Ай-Петри» угощали 
на макушке этой же вершины
тюрки при бочонке и мангале –
крымско-мусульманские мужчины...