Минуты-неженки почти и не живут.
В окошке свет – для энтропии лишний.
Май краток, и обиден самосуд,
поспешно лепестки смахнувший с вишни.

Мне юность вспоминается такой:
отец мой суку величал сукой –
так и моряк зовёт компасом компас.
И радиоволна тех дней строга, 
стращая нудно кознями врага –
не ядерный удар, так Деймос-Фобос.

Когда же отпечатки пальцев лет
сданы в архив и всех инверсий след,
растаяв, за спиною затянулся,
мусолит снимки лётчик и матрос,
что в почву покорёженную врос,
а всё ж от марсианства не очнулся.

Я их любил – детей, мои слова.
И часть из них, гляжу, ещё жива.
Не все чижи и снегири подбиты.
А пара-тройка вновь летит туда,
где в красные пески ушла вода,
под двух осколков каменных орбиты.

На что сужденье ваше мне и суд? –
Чужие вы и шли бы молча мимо.
В стеклянном конусе шуршит песок минут.
Минуты-неженки всего-то миг живут, 
но осыпают век неодолимо...