Так вот, где сёстры-ящерки пригрелись!
Я помню их на Северском Донце,
в песке прибрежном, в жарком чебреце...
А здесь – Прованс. Но те же блеск и ересь
в смарагдовом покрытии самцов, 
достойном королевского покрова, 
и та же скромность самок... Что, как снова
от виноградных прихлебнуть сосцов, 
то бишь, от гроздей, – красного, к примеру,
хранящего традиции вина?
Со скал марсельских празднично видна
морская ширь. Мы вправе выпить в меру, 
товарищ мой, скептически седой
учёный муж, с ухваткой морехода!

И выпьем, ибо ясная погода
стоит над бирюзовою водой
марсельской бухты. Над губой Вьюпорта,
над островом с тюремным замком Иф,
над всем, что есть волнисто-синий миф,
волнующий и Господа, и чёрта... –
Таков Марсель. Он хуже, чем Прованс,
его родивший. – Жёстче и разбойней.
Давным-давно, не погнушавшись бойней,
он взял и держит свой богатый шанс...
Но проку нет – стенать. Теперь с вершины,
я наплюю на дерзость грабежа,
ведь здешний урка не унёс ножа
заветного из взломанной машины...
А изумруд разбитого стекла
за триста франков выгребли с сиденья
ремонтники-арабы. Крепнет мненье,
что рана от разбоя зажила
или, по крайней мере, заживилась...

Итак, опять наверх, попутчик мой!
С вершинных глыб скалы береговой:
морского вида – необманна милость...
И вот, где сёстры-ящерки снуют,
где ко двору их юркие смарагды! –
Бойцовых стен свищи и катаракты,
травы и муравьёв подпольный труд...
Вот здесь и был зачат циклоп Марсель,
когда со скал прибрежных зыркнул эллин,
над гаванью, над зеленью расщелин
белейшую замыслив цитадель.

Простор, простор! – Босфор и Гибралтар
приотворю, как две калитки сада.
Глотнём вина! – Кто принял вечность в дар,
тот не умрёт от крови винограда.
Шуршит олива: «Средиземный сад» –
о средиземноморском побережье.
С её ветвей я брал елей и прежде
и синь черпал у тех и этих врат...
В пространстве брезжит отголосок нот –
прованских дев или гречанки Каллас.
Всё, что прошло, в оставшемся осталось.
И маяка циклоповидный фаллос
взбухает и любви от бухты ждёт...