Вора к ножу пододвигая
иль нежность с вороном кольцуя,
ты весь холмист, словно Даная,
весь звучен, аки «Аллилуйя».
Не зря ж египетская птица
про три зимы в ложбине-яме
из-за цветной в окне тряпицы 
хрустит подсолнушками в ямбе.

Не даром птичники сховали
щегла-певца в твоё лукошко,
ведь в слободском своём подвале
народный хор кормил ты с ложки.
И неспроста в казачьей круче
взбухала нутряная сила,
та суть, что и в дыре паучьей 
Платонова наворожила.

Клянусь, что видел лишь в Тоскане
твоей холмистости подобье –
по цвету, по фактуре ткани,
по свежести толчка в утробе.
И там, где зябь да Винчи, точно
перетекала в пашню Джотто,
я узнавал твои, столь сочно
перемешавшиеся ноты:

овраги, балки, буераки,
чебрец на кесаревой ране,
в сиренях звонницы, бараки,
путейцы, вороны, собаки
с глазами иноков – все знаки
Господней бугроватой длани...