Чую след Тициана с Джорджоне, 
но Венеции норов люблю 
и за то, что её миллионы 
моему подпевают рублю. 
И за то, что узорам палаццо, 
преломлённым в вечерней воде, 
мне нисколько не стыдно признаться 
в нашей общей сквозной правоте. 
В двуединстве певучей повадки, 
в перламутровом сбое волны... 
Благо, грифельной птицей в тетрадке 
мы, сестрица, разниться вольны! 
Не белю кобеля Казанову 
и не праздную кроличий лик, 
но к игре маскарадного слова 
я изломом Риальто приник. 
Ибо ибисы, цапли, удоды, 
изогнувшие клювов обвод; 

перьев радуги, крыльев разводы, 
чёрных бархатов алый испод, 
блеск зениц через прорези масок, 
серебра и предательства ток, 
сцепки пряжек, объёмов и красок, 
судей, ведьм, арлекинов садок... 
Бьющий в миндалевидные щели, 
вдоль личины, соблазна флюид, 
догарессы, шуты, менестрели, 
искры брошей и бледность ланит... 
Это всё осветило мне разом, 
догорая над чёрной водой 
золотым и сиреневым газом, 
дряхлый город и мост молодой. – 
Альт Риальто, сей мраморный выгиб, 
альбинос, напружиненный кот 
все червонцы из прошлого выгреб 
и в ларец прорицанья кладёт...