Крылатый лев над отворённой книгой,
над надвое разломленной ковригой,
над истиной, свирепой и простой.
Двукрылый чтец на каменной колонне,
на мозаичном выспреннем фронтоне.
Сан Марко – очень праздничный святой.

Но более Сан Марко – плеск солёный
об острова волны ярко-зелёной,
Ядранской, как заметил славянин.
Развал Адриатического пира:
над грудой брашен – дышащая лира 
Орфея, в инкрустациях седин.

Но более Сан Марко – вдоль лагуны
окрас палаццо, столь пятнисто-лунный,
что неуместен местный штукатур.
Сырою правдой пахнет камня старость,
павлиньих дожей творческая ярость
над карнавалом ряженых фигур.

На чёрный лак штампованной гондолы
бросает тень отрыжка кока-колы,
но бархат чрева, но багрец нутра,
но твёрдое матроса равновесье –
свидетельствуют, что все ноты в мессе, 
все знаки будут подлинны с утра,

что  к полдню просочится солнце марта
на арки, избежавшие поп-арта,
на пристаней упругие шесты, –
на вертикали белой древесины,
звенящие, как флейты-окарины, –
на скрипки лодок, на альты-мосты...

Как ни суди, сквозит за пудрой маски
бодрящий звук и запах свежей краски,
воздушный солод и бродильный сок!
Под ироничным ибисовым клювом, 
разбужен Адриатики наддувом,
крепчает Марко Поло ветер-рок,

тот ветер-зов, что над стеклом зелёным
ты сердцем, самым верным камертоном,
среди шумов случайных различал...
Крылатый лев златился над лагуной,
над книгой книг, тревожною и юной,
раскрытою в начале всех начал.