Скользят по воздуху века
над бухтой Максимилиана,
и перистые облака
зеркальны рыбам океана.
Как чисто видно сверху вниз,
как выпукла хрустальность мира!
На паутинке Крым повис
медовой луковкой инжира.

В горах татарская арба
по рыжему несётся камню.
Повязка с плотницкого лба
сползает и уже близка мне
настолько, что всё чаще я
воображением сквозь зиму
спешу в те вещие края –
Кара-Дениза, караима –

где рад я разделить опять
максимализм Максимильяна.
Нас у холма должны распять –
но только бы не слишком рано!
Нас не преминут повязать
соучредители Содома,
чтоб по понятьям дать понять,
кто здесь хозяин пса и дома…

Барыжный берег стал подлей,
чем был при Генуе, при скифе…
Зачем же мы к холсту елей –
кармин и охру на олифе –
несём? Затем ли, что пока
мы всходим по ступеням разом, –
два тяжеленных моряка, –
вновь перистые облака
легки, как детская рука,
как первородным утром Разум?..