Когда мне землекопы в лоб твердят, 
что я – всего лишь бык, а не Юпитер, 
я отвожу непримиримо взгляд 
и мну в ладони соль и зёрна литер. 
И слышу шорох, волхованье букв, 
Египет слышу, пиктограммы детство, 
и клинописных глин звенящий лук – 
тугих волов и львиных лап наследство. 

Шуршит папирус. Нильские поля 
телят лелеют, чтоб скоблить пергамент 
для музыки, для чудодейства, для 
звериных войн и птичьих моногамий. 
О, слишком много в ней заключено, 
в коровке божьей, в буквице священной! 
Дымится слова красное вино, 
целя надеждой и горча изменой. 

Когда меня алхимией корят 
историк, археолог и географ, 
я вижу золотых династий ряд, 
где в синих косах тайный иероглиф – 
тяжёл и полновесен, как нефрит... 
Где мандарина ротик вероломный 
улыбкой кислой пришлого дарит, 
скрывая расы разум многотомный. 

О, слишком много в ней предрешено – 
в повадке теплокровной взлётной речи! 
Лишь певчей птице долететь дано 
до почвы плодоносных Междуречий. 
Там лона глин обречены рожать! 
Там слово, словно лён и воздух льётся, 
и там последний черноротый тать 
с тарантуловой нитки вниз сорвётся...