Ещё и в октябре цементные прилавки,
торговые ряды с названием Благбаз,
не гасят колеров воскресной ранней давки
и хмелем бьют в ноздрю, и цветом брызжут в глаз.
И в сини октября приезжие казахи,
на выбритые лбы надвинув малахай,
бараньи кожухи набросив на рубахи,
улыбками зовут в плодоносящий рай.

Они забыли вкус ордынского булата,
но веют и конём, и степью за версту.
Их яблоки крепки, как зубы азиата,
округло-золоты, как груди жён Бату.
Там, где плоды свежи, как воздух Алатао,
и льдистою водой до хруста вспоены,
там, за снегами гор, большие земли Мао
о рисовых пирах цветные видят сны...

Но до Алма-Аты ещё с полмира поле:
железом Джезказган, углём Караганда –
гремят. И – красный внук злато-ордынской воли –
на жёлтой Сыр-Дарье дымит Кызыл-Орда.
И вновь стада кобыл, носительниц кумыса,
пылят, и пыль сладка кочующей душе.
Промчат они Джамбул, ворота в стан киргиза,
проскачут Мынарал на рвотном Балхаше.

И вот, когда табун к подножью Алатао
примчится, раскалясь тюльпанами ноздрей,
обобранных садов пожухлые заставы
вернут меня опять на рынок в октябре,
где снова я стою у россыпи прилавка,
за миг промчась зрачком по смуглым временам,
где вновь к стене ларька худая жмётся шавка,
улыбкою прикрыв бродяжничества срам.

Здесь снова – тмина дух из огуречных кадок,
здесь от капустных груд хрустит, кряхтит земля.
А перец – то пекуч, то крупно-ал и сладок.
И кипень хризантем – за штуку два рубля...
И тут же, над хурмой, – кавказца клюв орлиный, 
иссиня-огневой, отважно-хитрый глаз.
И впору поспешать из Азии полынной
туда, где из теснин взлетает ввысь Кавказ!