(Перевод с сербского)


Узлы в мышцах, тромбы в венах,
гематомы у сухожилий и спазмы в икрах ног.
А сердце, сжимаясь словно ягнёнок в хлеве,
(тахикардия) скачет из депрессии в стресс.
В моём физическом исчезновении преломляется замысел
мира. И уже напрасна доверчивость к другим снам:
когда внезапно, словно огнём крапивы, обожжёт
прадавняя и моложавая непредсказуемая ярость.
 
Только бы не прозевать мне автобус. Тот голубой,
запылённый, забрызганный чёрной болотиной,
тот, с порезанным и рваным, заштопанным сидением,
со стариком кондуктором, которого я уже старше.
Чтобы сел я у окна и поздоровался с мимолётным домом,
чтоб увидел луг, пахучую ниву и стерню,
чтобы заметил лица, ещё не испорченные злостью,
в которой больше не трепещет мудрое слово.
 
А потом, чтобы вышел наружу  –где? – в Крчине, например,
заглянул на сельское кладбище (рядом с торговой лавкой),
чтобы какое-то дитя сказало «добрый день»,
а дальше, чтобы погрузился я в травы, холмы, долины,
потерявшись навеки в чём-то невыразимом,
убийственном и целительном, судьбоносно витающем
над невозможностью плана, над ежедневной арендной платой,
в невыразимом, пределы чего я утратил, но что меня ещё любит.
 
Там бы я, там, ободрился, сидя под ветвистым деревом,
вглядываясь, как солнце входит в меня,
пробуждая в моём теле незнакомое ещё существо,
чтобы и оно, пусть слабое и крошечное, стало истоком,
сплетённым в новорождённой мгле
с неосознавшими своих сил, неколебимыми лесами,
с которыми я стану единой семьёй,
не зная несчастья, ужаса, разорений и изгнаний.
 
Там бы мне умереть, в той придуманной стране,
где на поле опадает несуразность колючей ограды,
средь кудрявых подлесков, на ровной покоса стерне,
там, где в воздухе слышатся новых сонетов цикады.
И если не сыщется для меня шалаш там, гордый, ничей,
если напомнит болезнь, что по тонкому всё и рвётся,
если станет на пути моём целая палата врачей,
всё же последним усилием воли дух мой туда вернётся.