(Перевод с сербского)
Узлы в мышцах, тромбы в венах, гематомы у сухожилий и спазмы в икрах ног. А сердце, сжимаясь словно ягнёнок в хлеве, (тахикардия) скачет из депрессии в стресс. В моём физическом исчезновении преломляется замысел мира. И уже напрасна доверчивость к другим снам: когда внезапно, словно огнём крапивы, обожжёт прадавняя и моложавая непредсказуемая ярость. Только бы не прозевать мне автобус. Тот голубой, запылённый, забрызганный чёрной болотиной, тот, с порезанным и рваным, заштопанным сидением, со стариком кондуктором, которого я уже старше. Чтобы сел я у окна и поздоровался с мимолётным домом, чтоб увидел луг, пахучую ниву и стерню, чтобы заметил лица, ещё не испорченные злостью, в которой больше не трепещет мудрое слово. А потом, чтобы вышел наружу –где? – в Крчине, например, заглянул на сельское кладбище (рядом с торговой лавкой), чтобы какое-то дитя сказало «добрый день», а дальше, чтобы погрузился я в травы, холмы, долины, потерявшись навеки в чём-то невыразимом, убийственном и целительном, судьбоносно витающем над невозможностью плана, над ежедневной арендной платой, в невыразимом, пределы чего я утратил, но что меня ещё любит. Там бы я, там, ободрился, сидя под ветвистым деревом, вглядываясь, как солнце входит в меня, пробуждая в моём теле незнакомое ещё существо, чтобы и оно, пусть слабое и крошечное, стало истоком, сплетённым в новорождённой мгле с неосознавшими своих сил, неколебимыми лесами, с которыми я стану единой семьёй, не зная несчастья, ужаса, разорений и изгнаний. Там бы мне умереть, в той придуманной стране, где на поле опадает несуразность колючей ограды, средь кудрявых подлесков, на ровной покоса стерне, там, где в воздухе слышатся новых сонетов цикады. И если не сыщется для меня шалаш там, гордый, ничей, если напомнит болезнь, что по тонкому всё и рвётся, если станет на пути моём целая палата врачей, всё же последним усилием воли дух мой туда вернётся.
|