(Перевод с сербского)
Миловану Беконьи,
скульптору
Когда проводишь друга – снова, снова! – в нездешний мир, в загадочную тишь, закрывшись в мастерской, не помня слова, с немым резцом опять заговоришь. Но все шумы, весь хаос многоликий в затворничество целятся твоё – шаги влюблённых, фар вечерних блики, околичное, с лаем псов, жильё. Пусть гул толпы бахвалится победой. Но надо было с демоном сойтись в единоборстве ради правды этой – искусства, светом полнящего жизнь. И пусть друг друга рвут они на части, Ни разума не помня, ни стыда, – и те, кто рвутся к вожделенной власти, и те, кто должен уступить места. Ты знаешь: шум машин, надменно-сухо звучащий, страсти зов, поход во власть – всё это – не от сути, не от Духа, и, как вселенский прах, должно отпасть перед смиренным обликом иконы. Все лжи слои осыпаться должны пред вечным, перед тем, что ждёт исконно на самом дне духовной глубины. И только тот, кто наших слёз достоин, кто прожил и ушёл как человек, вернётся в некий час, поэт и воин, чтоб с мастером вдвоём назвать свой век по имени. Взгляни же миру в очи, ваятель, чтоб в резце себя нашла надежда, чтоб Судья небесный зорче вгляделся в штрих-пунктир добра и зла.
Чтоб в дереве, металле или камне прошли бы пред судом Его седин тысячелетья следом за веками - пешком, бегом ли, «формулой-один». В счастливой силе дня ты и не вспомнишь, что слаб и наг, что на две трети сед. Лишь в мудрой одинокой думе полночь шепнёт, что каждый свой оставит след. И этот след на вязком бездорожье – итог трудов резца и мук пера. Свой нежный дар Христу и плану Божью несут сквозь скудость мира мастера. Несут сквозь казнь бездушья и бездумья отвагу и отзывчивость сердец, дабы, итожа счёт жестокой сумме, простил хоть часть стадам своим Отец.
|