На прямую надеяться, друг мой, сегодня нелепо. Повезёт, если вывезет часом дорога кривая. Разлюбил я все зрелища, стал не охоч и до хлеба. – Календарные тихо записки-листки обрываю.
Между скифами слова незлого и встарь не водилось. А на днях, и подавно, добро отменили декретом. Если снег упадёт, я вполне оценю эту милость, хоть июльский я фрукт, и согреться могу только летом.
Всё трудней приезжать мне к желанному некогда морю. Одиноко вдвоём, одиноко на людной гулянке. Длится время во мне и снаружи. Подобному горю не помогут дельфин говорящий и Ельцин на танке.
Подметаю балкон, и шуршит бородатый мой веник, но посланье к тебе, уж поверь, завершаю при этом. Если знаешь, где взять хоть на зуб неотравленных денег, поделись и со мною своим кулинарным секретом.
Уж кого не читали мы, брат, на приморском балконе, что за образы не воспалялись в лирическом сердце! – А в загоне не те. И не те, особливо, в законе... Впрочем, каждому – свой, как сказали бы в Риме, сестерций.
Что до Рима, увы, – продолжаю ценить понаслышке. А вприглядку – любуюсь отчизной в разобранном виде. Допускаю, однако, что дома метафор в излишке: здешний воздух шершавый глотнул напоследок Овидий.
Прекращаю писать. Не хотел бы прослыть говорливым. Не пристало нам, друг мой, к сединам дружить с болтунами. Время к вечеру клонится. Юг остаётся красивым. Шума больше, чем прежде. Но нету угрозы цунами.
|