Хрустами снега, ядрёной водярой мороза нынче декабрь за сто лет расквитался с народом! Если же спрыгнет какая строптивица с воза, легче кобыла с отчётным расстанется годом. Ну а коль век иль миллениум свалится за борт, канет в сугробы сундук, дребеденью гремящий, – крякнет, всего-то, ямщик, Тимофей или Ламберт: стужа родимая учит терпимости вящей.
Мыши, видать, от мороза и вовсе взбесились – грюкают в кухне железною крышкой кастрюли. Или же вновь домовой из-под веника вылез, взором хитёр, бородой и кафтаном – чистюля? Ежели ты, здравствуй батюшка войлочный тапок, Клюев мой милый и Ремизов неотразимый! В спичечный короб набрал тараканьих ты лапок, только встряхнёшь – вот и музыка в долгие зимы.
Коль разобраться, нутром я тянусь к домострою, к лыковым скрипам, к печному, примерно, уюту. В снег петушиную косточку глубже зарою, штофом залью на душе красногривую смуту. Зиму бы пробедовать без большого пожара… Клюева стану читать, золотую ермолку. Мало ли что: гражданин я такого-то шара… Суженый стужей дедок про стожки и Стожары в сердце родную-горячую тычет иголку!
|