Шафран-река, до дна прогретый Маныч.
Под илом русла – глина, мел, гранит...
Желтеет Владислав Фелицианыч
и зеркало, и Сирина бранит.
Залив чухонский не шепнёт ни слова,
и сам я молча лист чабра сорву
там, где зернистый почерк Гумилёва 
расстрельным днём просыпался в траву.

Двуцветна ворожба твоя, Воронеж,
на чернозёме – снега сочный шмат!
Прими, к каким низинам ты ни клонишь,
от Осипа небесный постулат.
Где ни приткну я на ночлег «девятку»,
в пределах рассупоненных равнин,
повсюду режет в очи правду-матку,
размякший свет сжимая в резкий клин,

всё та же страсть, первичная в основе, 
язычески-ритмическая прыть,
в запястье тяга к отворенью крови,
присяга – пленных в слове не щадить...
Холмы в снегах – белей, чем неофиты,
а, преданные в оттепель, – черны.
В каком же русском городе пииты
не казнены, не мертворождены?

Но на живом дитёнке снова мета:
в яремной ямке – талый сок земли...
Поэтам места среди торга нету.
Но с их руки – искупит зиму лето,
и, верная Христовому завету,
вскипит стократно рыба на мели...