Оттого, что я жизнью пьянел до сердечного звона, больше верного хлеба неверную волю любил, отпусти мне грехи, темноликая матерь-икона, и на доброе слово напутствуй толикою сил. Оттого, что я кожею чуял прохладные травы, в азиатском загуле глотая горячую соль, ты не сыпь мне, судьба, на разбитые губы отравы и молитву сложить на исконном наречье позволь.
И смиренье грешно и с собою всё муторней биться, и утробным порокам уже не отыщешь начал. Только, ветра вдохнув, продолжаешь и жить, и молиться, и тянуться к Нему, Кто нас редкою мукой венчал… Да вот будут ли впрок наши скорби, что издавна с нами? Наша гибель-гульба и теперь – на свету, на миру… Шелестят тополя, как живое зелёное знамя, искупительно плещут на солнечном майском ветру.
|