Булыжная глушь – тупиков катакомбы, 
проулков тряпьё – заскорузлость извилин. 
Реклам допотопных квадраты и ромбы, 
лупатых часов металлический филин… 
Всё это – тот город, где странно и смутно 
сновала твоя угловатая юность, 
любить не умея, взрослея подспудно, 
в батрацкой одежде бездомно сутулясь… 

Но миру ненужные – небом любимы. 
С апрелем душа неизменно светлела. 
Как пряны весною фабричные дымы, 
как звонки стрижей быстротелые стрелы! 
Опять лиловела столетняя копоть, 
то яблоком пахло, то влагой фиалки. 
И новой листвы целомудренный коготь 
светил потаённей, нежнее весталки. 

И в воздухе веяло – вольно, раскольно. 
Дышалось так смело и разом тревожно, 
что двух разорённых церквей колокольни 
над городом плоским парили безбожно. 
И в думы крылатое что-то входило. 
И залит был город, – без края, без меры, – 
бурливым ли хмелем апреля-кутилы? 
Живой ли водой нескончаемой веры?..