То ли былью бурчит, то ль былиною Пров –
про глубинные тинные страсти,
про орясину-щуку, что тащит бобров
крючковатыми иглами пасти.
Троекратно клянётся да крестится дед.
А уха над костром пузырится,
и из полночи тонкого месяца свет –
узкоглаз, как прищур очевидца…
В густо-чёрных ветвях на другом берегу
закричит полусонная птаха.

Но сказитель, запнувшись на миг на бегу,
лишь подсыплет дремучего страха…
Пахнет дымом, ночной загустевшей рекой,
влажной отмелью веет песчаной.
Побожится старик темнокорой рукой,
бородой ухмыльнётся гречаной.
И стращает опять, про злодейство ворчит,
аж прищучено ёкает ветка –
«А у ней над губою обломком торчит
крюк медяный – Петровского века…»