И не просто стареть, а и сетовать тоже не стану.
Благодарствую, Отче, за каждую радость и боль.
А душа упорхнёт на прогретую солнцем поляну,
словно лось забредёт к леснику на желанную соль.
Вот горячий язык снова тянется к синему зелью –
с кристаллической глыбы слизать исцеляющий сок,
и печальница-иволга кличет небесной свирелью,
чтобы всё позабытое сызнова вспомнить ты мог.
 
О, как пахла сосна в первородной теплыни июля!
Как двоились драконами ящерки в травах-чебрах!
И кузнечик, полынный скрипач, сухорукий игруля,
всё пилил свою песню о юго-восточных ветрах.
Дети были птенцами, и были отцы молодыми.
Ну, а юные жёны светились вовсю красотой…
Но сегодня в осеннем дыму, но в густеющем дыме,
не удержишь реки, ни за что не упросишь: «Постой!»
 
В том и плаванья суть, что, войдя в эти странные воды,
и не двинуться вспять, и не выгрести ломким веслом.
Только иволги свист, подвенечная нота природы,
на минуту поманит – согреться в былом-золотом...
Верно, сгинуть трудней, если всё ещё теплится лето
в милосердной дали, под шатром медовухи-ветлы!
Зимовать, куковать... – Дотерпеть бы до нового света,
до пучка краснотала, чьи почки пушисто-белы…