Тесные джинсы расшиты узорчатым золотом, 
Элвисом колются, архиерейской парчою. 
В оба глядел – а изранился смыслом расколотым, 
не осветил все углы и сусеки свечою. 
Год отпевая, бузят непристойные праздники. 
Стужа чернеет, паучья вдовица, без снега. 
В стае щенячьей дышал я теплом, одноклассники, 
но холодила мне яблоки глаз неизбежность побега 

каждое утро – водой из-под крана латунного, 
родственно-грубым, на грамм справедливым, упрёком, 
неким предчувствием отклика струнного, рунного, 
каждое утро – под пристальным Пастырским оком... 
Юные лица и камни в отметинах времени 
больше всего и любил я. По-прежнему помню, 
как разрешается почва средь мая от бремени, 
трепет ветвей отдавая стожильному корню. 

Снова с нуля, к яркопёрой гулянке на тополе 
двинутся дни – штрих-пунктиры, пробелы терпенья... 
Ночь отшумела – петарды за окнами хлопали, 
вспышки бросая на стену сосновою тенью. 
Страусы-Леви искрят балаганною ниткою. 
Улица с кожей гусиной – извилистей змея. 
Не угонюсь за трамваем, за паствою прыткою. 
Нечем как будто и крыть. А и сдаться не смею.