По летучим, но верным приметам те декабрьские римские дни я бы мог оживить – и портретом, и пейзажем остались они в поле зренья, в узоре скитанья, где на склоне дождливого дня нежно вытерт воздушною тканью мертвый мрамор в прожилках огня. Тёсан кесарем камень колонны и на хвойном поставлен холме чтобы призраки-центурионы длили верность чернявой зиме, чтоб линейка платанов над Тибром, над бурливой, зелёной водой, – не прельстясь полумерком-верлибром, окликала бы ритм молодой –
в бронзовеющем плаче Назона, в серебре переборчивых струй... Живо время с эпитетом «оно»! И вдогонку ему озоруй, пилигрим, копьеносец и бражник, виноградарь весомых словес! Век твой – шулер, твой хронос – сутяжник, едкий, но мелкотравчатый бес... А тяжелые римские боги, всадник-Марс и Юпитер-платан, умостят доломитом дороги, лёгким маслом пройдутся вдоль ран. И напомнят, как время протяжно, как соперники Ромул и Рем из волчицы-кормилицы влажной братство выпьют – навек, насовсем.
|