Л. и В.

Помнишь, Лёвка, Кабардинку
на кавказском берегу! –
Я цветную ту картинку
оживлю на всём бегу:
в сентябре вода прохладна,
и посёлок тот – дыра.
Но бурлива и всеядна
юность, бедности сестра.

Два десятка студиозов
у подножия горы
ищут счастья под наркозом 
мандаринной кожуры,
где на грядах винограда
длятся сборы пино-гри,
и сплетаются в шарады
мон ами и мон шери,

где и Шурик Андреади,
местный кабардинский грек,
словно тенор на эстраде –
горделивый человек...
Источают лавры миро
в чёрной полночи двора.
Пахнет каплею эфира
медицинская сестра.

И крахмал её халата
ясно светится впотьмах
где-то там, в пустых когда-то
санаторных теремах.
Раз-другой крутнёшь пластинку –
и несметной уймы лет,
пролетевших под сурдинку,
словно не было и нет.

Стёклышки калейдоскопа,
дрянь – картонная труба.
Но встряхнёшь глазок циклопа –
и с орехами арба
снова грюкнет у подножья
барбарисовой горы,
и блеснёт дельфина кожа
на параболе игры.

Помнишь, нашим был когда-то
край – не месяц и не крест? –
Рай советского муската 
и фанерная палата 
с белизной крыла-халата,
с милосердием невест...