Мёд Медичи стекает по губам,
и перстень Борджа жжёт алмазом руку.
Ужель я Рим, лиловых пап науку,
в махновском заточении предам?
Ужели мне Флоренции орган
на Пасху будет петь лишь издалёка?
Пожалуй, не прошамкали б упрёка
родной Полкан и отчий таракан,

когда бы от избы упорно-ржавой,
от вседержавной крепкоскулой лжи
под пинии, под Мантуй витражи
отпущен был бы я судьбой корявой...
Ведь отроду мне юга-полдня прыть
и отзвуки бельканто – кровно-внятны.
Но, посулят ли звёзды – правду влить
в царёвы уши, я приду обратно!

Но перед тем – Сильвестра Щедрина
и Гоголя приветить на террасе,
на Палантине, на закатном часе,
и выпить склянку папского вина!
Но прежде – знать, как Город вознесён
на семь холмов, на рек-времён излуку,
как перстень Борджа сон бормочет в руку –
сей мраморный, вечнозелёный сон...