Младенец требует: «Уа!» –
я заверну его в боа
из горлицыных перьев.
Я гляну в милые зрачки,
в пионовые кулачки,
как бы в честнейшие значки
суворовца, поверив.
 
Мой хлопчик в ельнике «ау»
звенит свежо, и я, б/у,
стремлюсь к нему навстречу.
В его семь лет ещё вполне
возможно нам – ему и мне –
не обморозясь на войне,
общаться летней речью.
 
И вот мой юноша: «Привет, –
мне говорит, – подбрось монет,
старик, на дым и влагу».
И как я, простодушный тать,
могу любимцу отказать? –
Ведь это он и дочка-мать
снесут меня к оврагу.

Отволокут, отпустят вниз.
Так и голубка за карниз
столкнёт, без звука, без реприз,
сор скорлупы яичной.
Я вниз скольжу – мне хорошо,
не надо слышать чьё-то «шо»,
быть начеку, сжимать ружжо…
Всё, как бином, логично.