Кузнечики – хитиновый надкус полынной жилы, мускус-мускулинум собранья сочленений... Шорох муз в бессмертнике – цветке первопричинном. И охрою, и переспелой хной холмы окрасит кафкианство полдня. Всю Кафу, все кофейни за спиной оставлю, вместе с будкой – в сутки сотня...
И вновь холмов, что Осип величал овечьими, касается мой посох и прочь ведёт от черномазых шпал туда, где синевой сияет воздух. В побег ведёт – в реликтовый распах пространства, где – ни лающей собаки, ни сапиенса с ложью на губах, где море – сокровенно... После драки
ни шуйцей, ни правицей не машу. Грядой бугристой жизнь брела сквозь годы – без всяких шансов одолеть межу враждебных чисел, внешней несвободы. Но вот – кто есть, не мавр, не бедуин, не кафр, лишь Кафы родич загорелый, спешу опять, – в мальчишестве седин, – по мергелю, по здешней глине белой
с зеленоватой примесью. Трещат кузнечики, хранители аскезы степного мира. Дышит, – непочат, и некой свежиной богаче Креза, – искатель-дух, неутолимый свет за слоганом футболки, за грудиной... Душа, на нас земной управы нет! На сорок здешних бед – один ответ: размах небес и Батько Всеединый.
|