М.
И здесь, в «тени украинских черешен», на лавке Гоголь, сгорбившись, сидит, и гетман, то Брюхат, то Многогрешен, ховает стыд в богатый свой прикид – в жупан червоный, в шапку из мерлушки и в голенища яловых сапог. За церквой Вия счёт ведёт кукушки бухгалтерский, из тени, голосок... –
То мы с тобой поставлены на счётчик. И явственней сегодня, чем вчера, что Гекла – здешних зол первоисточник, воронка ада, чёрная дыра. А эти бычьи, пёсьи, козьи тени, с присосками ничтожного ума, – суть бесовщина местного значенья. И потому им имени – нема!
По крайней мере, для небес – бесспорно... «Вот облако – мой Гоголь!» – повторю. А вот – и лоб Тараса, непокорно вмалёванный в вишнёвую зарю. И в зарослях крушины и черешен я волен не по фене куковать, но со скворцами всех живых скворешен серебряные ходики ковать,
июнь-июль до неба прославляя, до виноградной грядки сентября, – как минимум, с апреля или мая, – не за подачку-грош, но и не зря! Поскольку договор – дороже денег. А Слово – Бог. Не говор – договор! Мне рифма свяжет золотистый веник, чтоб вымести на Пасху скотный двор.
Чтоб здесь, в тени украинских черешен, вдыхал бы я просторней, и полней наследный гай и луг орловский Бежин, и пустоши остервенелых дней... И чтоб тебя, мой отрок тонкокожий, пришелец-вестник, ангельский двойник, берёг бы я верней, по воле Божьей, чем лучший в худшей школе ученик...
|