Смутны все тысячи дней моих, Господи.
Те же, что будут, – туманны вдвойне.
С клюшкой бродяжка плетётся по осыпи,
по бесприютной промозглой весне.
Март на исходе, но нету ни капельки
уличной радости, плеска тепла.
Острых минут кочевряжатся сабельки, 
цокают цацки – молекулы зла...
Да не оставь меня, Отче, без отчества –
больше никто ведь не скажет «Живи!»

Тополь чернеет – каркас одиночества,
дом погорелый вчерашней любви.
Ты и возьмёшь меня, – рано ли, поздно ли,
худо ли, бедно, – в слои Элои,
в те, где словами, простыми и грозными,
свяжешь цитаты – Твои и мои...
Но отчего ж так не терпится – сызнова
здешней, всегрешной, дождаться весны?
И средь зелёного взрыва и вызова
нежить, как выплывший Китеж, неистово
радужный кипеж кирпичной стены!